Артур Кларк - Свидание с Рамой [Город и звезды. Свидание с Рамой]
Ты, Олвин, нечто такое, что наблюдалось в Диаспаре лишь несколько раз со времени основания города. Очень может быть, что твое «я» дремало в Хранилищах Памяти на протяжении всех этих эпох, но не исключено и то, что ты впервые был создан лишь два десятка лет назад в результате стечения каких-то случайных факторов. Быть может, создатели города запланировали твое появление на свет с самого начала, но возможно, что ты — всего лишь порождение уже нашего времени, лишенного какого-либо сокровенного смысла…
Мы не знаем. Нам известно только, что ты — единственный из всей человеческой расы, кто никогда не жил прежде. В буквальном смысле слова — ты первый ребенок, родившийся на Земле за последние, по крайней мере, десять миллионов лет.
3
…Когда Джизирак и родители растаяли в стене, Олвин долго еще лежал, стараясь не думать ни о чем. Он сомкнул комнату вокруг себя, чтобы никто не мог прервать его глубокой и серьезной задумчивости. Он, однако, не спал. Он просто не знал, что такое сон, ибо это состояние являлось принадлежностью другого мира — мира ночи и дня, а в Диаспаре царил только день.
Нового он выяснил мало. Почти обо всем, что сообщил ему Джизирак, он уже догадался раньше. Но одно дело догадаться, и совсем другое, когда твоя догадка подтверждается с полной неопровержимостью.
Как все это скажется на его жизни — и скажется ли вообще? Олвин ничего не знал наверное, и эта неопределенность была для него новым ощущением. Быть может, никаких перемен и не будет, если он не приспособится полностью к Диаспару в нынешней жизни, это может произойти в следующей… или в той, которая наступит за ней…
Мысль эта еще формировалась, а мозг Олвина уже отверг ее. Диаспар мог вполне устраивать остальную часть человечества, но не его. Олвин не сомневался, что человек мог бы прожить в Диаспаре тысячу жизней и не перечувствовать всех оттенков опыта бытия, которые предлагал ему город. Все это было доступно и ему. Но если он не может рассчитывать на большее, то никогда не познает удовлетворения…
Перед ним стояла только одна проблема. Что еще мог бы он совершить?
Этот безответный вопрос пробудил его от полузабытья. Он не в силах был далее оставаться здесь в таком взвинченном состоянии, и в городе существовало только одно место, которое обещало ему успокоение.
Дрогнув, часть стены исчезла, когда он вошел в нее и ступил в коридор. Существовало много способов, с помощью которых он мог бы без труда добраться до цели, но он предпочел отправиться пешком. Его комната находилась почти на Главном Уровне города, и короткий проход привел Олвина на спиральный пандус, сбегавший на улицу. Движущимся тротуаром он пренебрег и ступил на узкий неподвижный, что, без сомнения, было причудой, поскольку ему предстояло преодолеть несколько миль. Но Олвину нравилось ходить пешком — движение успокаивало.
Все дороги Диаспара — и движущиеся и неподвижные — кончались у границ Парка — зеленого сердца города. Здесь, на круглом пространстве диаметром более трех миль, жила память о том, чем была Земля в те дни, когда пустыня еще не поглотила поверхность планеты, обойдя лишь Диаспар. Сначала шел широкий пояс луга, затем — низкорослые деревья, заросли которых становились все гуще по мере того, как человек углублялся под их кроны. В то же время уровень Парка постепенно понижался, так что для наблюдателя, вышедшего из узкой полосы леса, город совершенно пропадал из виду, скрытый за стеной деревьев.
Широкий поток, струившийся перед Олвином, назывался просто — Река. Кое-где Реку пересекали узкие мосты, и она текла по Парку, описывая геометрически правильное, замкнутое кольцо, время от времени прерываемое плесами. То обстоятельство, что Река эта с довольно быстрым течением могла впадать сама в себя после каких-то шести миль, никогда не поражало Олвина как нечто необычное. В Диаспаре можно было увидеть и куда более странные вещи.
С десяток девушек и юношей купались на мелководье одного из плесов, и Олвин остановился поглядеть. Лица большинства из них были ему знакомы, многих из них он знал по именам, и на какой-то момент ему захотелось принять участие в их забаве. Но затем тайна, которую он нес в себе, взяла свое, и он удовольствовался ролью наблюдателя. Постояв немного, Олвин пошел дальше, к центру Парка, ступая по едва намеченным кем-то тропинкам, которые, пересекаясь, вились сквозь низкорослый кустарник и время от времени ныряли в узкие расселины между огромными, обросшими лишайниками валунами.
Между тем поверхность почвы снова стала подниматься — Олвин приближался к небольшому холму, расположенному точно в центре Парка и, следовательно, самого города. Идти стало легче, и ему уже ясно была видна вершина холма и венчавшее ее здание простых очертаний. К тому моменту, когда юноша достиг цели, он несколько запыхался и был рад возможности прислониться к одной из розовых колонн, передохнуть и окинуть взглядом путь, которым он сюда добрался.
Существует несколько архитектурных форм, которые не подвержены изменениям, потому что являют собой совершенство. Усыпальница Ярлана Зея могла бы быть возведена строителями храмов самых первых из известных человечеству цивилизаций, хотя они даже отдаленно не могли бы себе представить, из какого материала она выстроена. Потолок усыпальницы раскрывался в небо, а единственный зал был выстлан плитами, которые только на первый взгляд казались вытесанными из камня. В течение многих геологических эпох люди истирали ногами этот пол и не оставили на нем ни малейшего следа.
Создатель этого огромного зеленого массива (а также, как утверждали некоторые, — строитель и самого города) сидел, слегка опустив глаза, словно бы изучая какие-то чертежи, расстеленные у него на коленях. Странное, ускользающее выражение его лица ставило в тупик людей на протяжении долгой череды поколений. Одни приписывали это всего лишь праздной причуде скульптора, но иным казалось, что Ярлан Зей улыбается какой-то своей тайной шутке… Да и само по себе это сооружение было окутано пеленой тайны, потому что в анналах города о нем нельзя было отыскать ни строчки.
Со своей удобной наблюдательной позиции Олвин мог поверх крон окинуть город взглядом. Ближайшие здания отстояли от него почти на две мили, образуя вокруг Парка низкое кольцо. За ними, ряд за рядом, наращивая высоту, вздымались башни и террасы — они, собственно, и составляли город. Здания простирались миля за милей, медленно карабкались к небу, их формы усложнялись, они поражали монументальностью. Диаспар был спланирован как единство — это была одна могучая машина. И хотя уже и сам его облик ошеломлял сложностью, она, эта сложность, лишь намекала на скрытые чудеса техники, без которых все эти огромные и серые здания были бы лишь безжизненными гробницами.
